Высшее образование для сироты, или родственники пр - Страница 9

Учитель Флейта парил под потолком, полупрозрачный и прекрасный, словно солнечный рассвет весной. Всем улыбался так, что сразу же хотелось из шкуры вывернуться, чтобы угодить ему. Мы с Алией не говорили мавке, как выглядит он, если глянуть вскользь, у каждого есть право на ошибку.

— Эй! — Я замахала руками, нарушая общую гармонию порядком спевшегося класса. Лейя зыркнула на меня, словно на врага, намеревающегося порезать всю семью в лоскутья.

— Чего тебе?

— Дело есть. Поможешь?

— Да? А что такое?

— Тебе понравится. Ты отпроситься можешь? — По сузившимся глазкам Лейи я сразу поняла, что лучше было бы мне мертвенькой родиться. Никто не смеет отнимать ее любимого учителя от лучшей ученицы.

— Ну пожалуйста, — сменила я по-быстренькому песню, давя на жалость и сестринскую любовь. Невесомый Флейта мне подмигнул из поднебесья и сделал знак обеим убираться.

— Ну и куда мы? — осведомилась Алия, не представляя, чего ради Вульфыч вдруг расщедрился, без драки отпустив ее из «пыточного зала».

— А? — изобразила я дурочку деревенскую. — Так вот, пришли уже. Сейчас кой-какие документики возьмем, и назад.

Подруги замерли на полушаге. Лейя вытаращилась, а Алия присвистнула.

— Ну ты даешь, подружка. Теперь, если помирать захочу, буду знать, к кому обратиться.

Минут пять мы бодались в темном коридоре. Я плакала и унижалась, обещая всю жизнь подружкам ручки целовать, а они твердили, что нецелованными помрут, зато в глубокой старости. В разгар баталии в глухом и беспросветном мраке коридора вдруг рявкнуло и вдарило так мощно, что пол скакнул, а с потолка на нас посыпалась труха и старая побелка.

Мы трое сразу же притихли. Лейя дрожала как осиновый лист.

А я припомнила, как в самом же начале учебы нам поломойка Любша говорила не ходить в архив, там-де дюже зла зверюшка, одна гуляе.

— Я быстро. — Алия сбегала за алебардой, по-видимому, тоже не гнушавшаяся общества Любши.

— А-а-а, — потянула жалостливую песню мавка, и не успели мы на нее шикнуть, как, повинуясь ее голосу, зажглись сами собой светильники. Свет получился жидкий, словно с жира тухлого, но и то хлеб.

Выдавив вперед каменную от напряжения Алию с корявой железкой наперевес, мы по полшажка, по полшажка пошли к зеленой от неупотребления и жутенькой на вид двери.

— Ни-и-зя, — прошелестело вслед. Мы с визгом подпрыгнули на месте. Обернулись и увидели толстого, красноглазого, длиннохвостого крыса. Тот противненько так хрюкнул в когтистый кулачок, потом показал нам язык и смылся. Даже запустить в него ничем не успели.

— Не, так мы раньше времени чоботы отбросим, — прошептала Алия и утерла пот. Затем решительно отобрала у меня ключ и открыла проклятую дверь. Навалилась плечом.

В архиве оказалось душно и вонюче. Едкий дым зеленою волной плыл, игриво заплетаясь длинными полосками, как змеи по весне.

— Эй, кто там сквозняки устраивает? — рявкнуло на нас издалека.

И голос был один в один как только что у крысюка.

— Я от учителя Рагуила! — крикнула я, привстав на цыпочки, и вытянула шею, пытаясь разглядеть того, кто там за стеллажами.

— Ты че орешь? — толкнула меня в бок нервная Лейя.

— Да ладно тебе. Раз не съели сразу, так, наверно, все нормально.

— Убирайтесь, не знаю я никакого Рагуила.

Вдалеке разбилось что-то стеклянное.

— К счастью, — уверенно заявила я и потопала на звук проклятий и невнятного бормотания.

Четыре каменные ступени вниз, а дальше… словно дивный сон, где сказка о разбойничьей пещере переплелась вдруг с байкой о колдунье.

— Вот это да! — воскликнула Алия, радостно, словно мытарь, обнаруживший укрытый от налога воз добра. И я ее прекрасно понимала.

Это с порога весь архив казался скучным и прямоугольным, С одним, почти невидимым вдали унылым фонарем, грустно освещавшим ряд бесконечных полок с ровными рядами пыльных книг и аккуратными поленницами свитков.

— Иллюзия, мон шер, как говорит мой староста.

Здесь все было навалено огромной грудой, и бардак был капитальный, как в хижине золотаря.

В огромных кованых треногах цепными саламандрами ревели, бились языки огня. Их отблески плясали на безумных, невозможных просто горах золота, каменьев и распахнутых, как уличные девки, сундуках — иди, бери что хочешь.

В этих сугробах из монет, перстней, корон и трехведерных кубков тонули, распластавшись так и сяк, блистательные рыцарские латы. Их было здесь так много, что хватило бы на Златоградский полк.

А всякие там чеканы, булавы немыслимо бы было сосчитать. И все это не абы как, а с золотой насечкой и эмалью, и в бриллиантах, и из лучшей стали, и с такими клеймами, что Алия чуть в обморок не упала.

И уж среди этого добра, как остовы разбитых кораблей, чернели жуткие полугнилые полки, на которых кукожилось что-то скорченное временем и мерзким обращением.

Бурые, как языки покойников, пергаменты столь безобразно свешивались вниз, что не хотелось даже прикасаться к ним, не то что рыться в поисках не сгнивших до конца гримуаров.

Я тронула одну из книг, и та распалась прахом, выворотив плесневелое нутро наружу. Только и успела, что прочесть название — «… до сотворенья мира». А кто там автор и про что писал, теперь останется загадкой.

Мы втроем попробовали влезть на кучу повыше, чтобы оглядеться, и съехали с нее, как с горки. Алия выворотила по дороге меч и онемела, словно квочка, высидевшая жабу, только разевала рот и делала пальцами «корону», намекая, будто знает, чья цацка.

Лейя глупенько хихикала, вся с ног до головы осыпанная пылью бриллиантов, и я, признаться, испугалась, что теперь ее так и схоронят с этим радостным оскалом на лице.